Источник: Журнал «НАШ», 2001 г.

Несколько замечаний. Во-первых, изучая книжку «Егор Летов. Я не верю в анархию. Сборник статей» (М.: Издательский центр, 1997), я никак не мог понять, почему она оставляет в сознании образ совершенно другого человека — плакатного пропагандиста-агитатора, втянутого в политику, обвиненного в многочисленных «изменах», словом — персонажа откровенно газетного, даже памфлетного. Хотя я и не собираюсь опровергать все высказанное (и не только в этом сборнике) пассажем в духе «а на самом деле...». Просто у меня создалось совершенно иное впечатление о Егоре Летове. Это очень скромный, интеллигентный и умный поэт. Прежде всего поэт.

Во-вторых, должен сознаться, что предлагаемая вашему вниманию беседа состоялась аж в марте 2000 года. Поэтому — никаких претензий на актуальность. Но, сами понимаете, есть вещи, которые только со временем приобретают упомянутое качество.

- Почему в последние годы Вы не издаете новых альбомов?

- Некоторые вещи мы делаем, но не выпускаем их по определенным соображениям. Я все делаю для себя и для таких же, как я. Изданию подлежит только то, что будет работать на широком уровне. Кроме того, я занимаюсь поэзией. В-третьих, наша группа пережила две или три смены состава. А записывать сольник я принципиально не хочу — нет смысла воду в ступе толочь. Ведь, так или иначе, любой сольник — это повторение уже созданного. На сей день я считаю, что реализовался достаточно.
Чтобы делать что-то новое, мне нужны творческие музыканты, но, к сожалению, их трудно собрать, они все живут в разных городах, в частности Сергей, мой брат.

- Вы записали альбом с братом, но он так и не появился до сих пор.

- Это не совсем альбом, а репетиция, причем домашняя, которая записана очень грязно, — живая и дикая. Мы хотели доработать этот материал, довести до ума и выпустить. Это будет официальный бутлег и, скорее всего, в формате видео-СD. Но в первую очередь выйдет не она.

- Когда появится Ваш сборник стихов?

- К сожалению, года три-четыре назад ( отдал очень большой по объему материал в Москву. Собственно говоря, когда книжка выйдет, всем станет понятно, чем занимался все это время, помимо песен и музыки. Ведь, по большому счету, я не совсем музыкант, для меня это вынужденная творческая форма контакта с массами, потому что поэзия у нас не в чести. А я прежде всего занимаюсь разработкой слова, экспериментами над словом, психологией и философией, воплощенными в слове.

- Это установка, которая присутствовала в Вашем творчестве изначально?

- Да, изначально.

- Тогда почему Вы избрали столь радикальную форму звучания — слишком радикальную для тех людей, которые привыкли вслушиваться в слова?

- Ну, не знаю... Те, кто имеет уши, чтобы слышать, так они услышат то, что поется, — мы-то стараемся это сделать. А что касается радикализма, я считаю, что любое движение — пускай оно будет музыкальное, политическое или еще какое-то -имеет право на существование и интересно только тогда, когда оно нарушает общепринятые законы. рамки и нормы. В экстремальном состоянии любое искусство — это проявление войны, это нарушение существующих канонов.

- Но вы часто повторяете, что Ваше творчество не имеет отношения к искусству.

- Это можно рассматривать, как угодно. Мне трудно говорить о себе. потому что получается несколько нескромно, но все чего-то стоящее должно работать на разных уровнях — на эстетическом. духовном, политическом, религиозном.

- Что касается эпатажа как формы, в которой существует многое из сделанного Вами. Это самоцель или же опять бегство в неудобоваримую форму?

- Это форма проявления. Невозможно заниматься эпатажем для себя самого, в одиночестве.

- Вам не было обидно, когда ваши эпатажные акции воспринимались, как нечто из разряда современного искусства?

- Какие именно — политические заявления и так далее?

- Например, московская акция конца 1993 года, сопряженная с массовыми беспорядками и передрягами, когда панки захватили какой-то трамвай и тащили по городу какую-то ракету...

- Эту акцию затеяли не мы, а целая группа московских писателей — в частности, Александр Проханов и Александр Дугин. Нас пригласили в виде приложения... Тогда и возникло понятие «Русский прорыв» .
До этого мы три года не выступали по принципиальным соображениям, потому что у группы возникло массовое ощущение, что люди приходят к нам не слушать и воспринимать то, что мы делаем, а только потому, что уже есть определенное клише ~ «Гражданская Оборона».
Иными словами, мы почувствовали, что становимся частью массовой культуры. Именно поэтому я изменил название группы на принципиально непечатное «Егор и опизденевшие», чтобы его нельзя было использовать никаким средствам массовой культуры. Потом группа развалилась, и мы долгое время вообще не работали. Я занимался стихами, половина состава вообще покончили с музыкой. Правда, сделали с Костей Рябиновым сольный проект — «Сто лет одиночества». Очень долго его записывали. Это была дань уважения 60-м годам, той культуре, к которой, на мой взгляд, тяготеет вся сущность всемирного рока. что людям максимально хотелось выразить, но трагическим образом не удалось. Потому что рок — это дело проигравшее.
Итак, нас пригласили поучаствовать в «Русском прорыве». Это был не только первый наш концерт после длительного перерыва, но еще и первое событие, организованное оппозицией после октября 93 года. Пришло от 3 до 5 тысяч человек, а зал — ДК Горького — вмещал 800. Начались массовые беспорядки — у нас обычно редко без этого обходится, — пошли все ломать, крушить, жгли костры. На первом этаже дышать было невозможно из-за слезоточивого газа. Стреляли из автоматов. Я время -от времени выходил на балкончик и пытался чего-то орать в мегафон...

- Вам тогда не досталось «по башке»?

- Да нет, к тому же мы не были организаторами. Потом, правда, все списали на нас, якобы наш концерт был. На самом деле все было несколько не так. Но название акции — «Русский прорыв» -мы решили прихватить, потому оно с нами и ассоциируется.

- Последние годы Вы приезжаете в Киев только с акустическими концертами. Собираетесь ли еще выступать с «Гражданской обороной»?

- Мы играем и выступаем — совершенно отлично и превосходно. Собираемся в несколько странном составе, с моим братом. Это такая смесь совершенно грязного панка и фри-джаза или даже авангарда.

- Каким образом Вам удалось достичь такого взаимопонимания с братом? Ведь во многих публикациях приходилось читать, что он не совсем серьезно воспринимал Ваше творчество в 80-е годы.

- Напечатанное не всегда соответствует истине. Начинали мы с ним вместе еще в 82 году, создав группу «Оркестр нелегкой музыки». Однажды даже играли у Курехина. Потом пути наши разошлись. Я остался в Омске, а он уехал в Москву. А связь постоянно держали, у нас очень хорошие отношения, отличнейшие. Сейчас же получилось так, что мы с двух сторон пришли к одному и тому же, как мне кажется. К экстремальной форме музыки.

- Часто раздаются возмущенные возгласы: Летов перестал быть панком — был да сплыл.

- Кто хочет, пускай меня считает панком. Но наше творчество — это панк, который вышел за грани традиции панк-рока. Мы играем шумовой авангардный панк, поэтому я постоянно хвалю ранние альбомы «Батхоул Серферз».

- У Вас были попытки начать литературную карьеру, писать не только стихи, а может, взяться за роман?

- Были, в принципе, но это связано со временем, которого нет, так как приходится постоянно давать концерты. А нужно просто уйти в консервную банку, сидеть там и сочинять. Вот, собираюсь писать очень большой роман о луноходе.

- А подробнее?

- Я никогда не рассказываю детально о том, что собираюсь делать, потому что все имеет свойство меняться. А я, вообще, человек суеверный -постоянно это повторяю.

- Каким образом Ваше суеверие сочетается с религиозностью?

- А почему оно не может сочетаться?

- Но в христианской традиции суеверие не поощряется.

- Я считаю, что я христианин, но не совсем традиционный.

- В прошлый раз у Вас на груди была пятиугольная звезда, — символ, поддающийся разнообразнейшей трактовке.

- Одно другому не противоречит. И сейчас на мне навешано много всяких вещей, амулетов.

- А каково их происхождение?

- Разное. Я об этом не рассказываю, потому они и висят под одеждой, а не снаружи. А звездочку мне кто-то подарил на концерте в Новосибирске. Она просто очень красивая. Это обыкновенная пятиконечная звезда — не амулет, не пентакль какой-то... Знак не сатанический отнюдь, а наоборот, положительный — почему бы не одеть. Она у меня до сих пор где-то дома висит на стенке. Да и не волнует меня внешняя форма. Это некий пластилин — важно ради чего и зачем из него что-то делается.

- Когда-то мне приходилось читать странное исследование, автор которого определил наиболее употребимые слова, включая местоимения и предлоги, в стихах Летова, Гребенщикова, Кинчева, еще кого-то...

- Знаете такого поэта Георга Тракля? У него вообще, чтобы не соврать, слов сто, может двести, из которых все стихи состоят. Тем не менее, это же великая поэзия, огромная. Просто существуют разные принципы действия. Я же не Гребенщиков, у меня про это даже песня есть.

- Лидеры российского рок-н-рольного движения 80-х в последнее время сетуют, цитируя упомянутого Гребенщикова, что нет той молодой шпаны, которая сотрет их с лица земли.

- Честно говоря, меня тоже это печалит. Налицо кризис жанра как такового. То есть, должно появится нечто, может оно будет связано с компьютерными делами, электронными — я себя чувствую очень большим стариком в этом деле — но должно появиться нечто, чего не было раньше, как на фоне поэзии 19 века появился футуризм. Сама идея рок-движения, волнующая умы в 60-х, 70-х. 80-х, 90-х — она очень трагична. Это была, выражаясь высоким стилем, форма экзистенциального прорыва, которая не удалась -через панк, через протест, через наркотики. максимально экстремальные состояния. Те люди, которые были ее вершителями и лидерами, практически все умерли, либо занимаются се йчас другими вещами. Мне очень тяжело в настоящий момент продолжать это дело. По большому счету, я бы тоже занимался другими вещами, например. кино или литературой, потому что тот жанр, ради чего все было сделано, полностью себя исчерпал во всех формах. Достаточно по эМТиВи посмотреть -все, панк — это уже не протест, а обычная форма популярной музыки.

- Для Вас путь постижения экстремальных ощущений еще продолжается?

- Раз я живой, значит он продолжается, иначе я бы здесь не сидел.

- Вы рассказывали, что альбом «Сто лет одиночества» был записан под влиянием ЛСД.

- Он полностью посвящен культуре ЛСД. В состоянии ЛСД невозможно играть и творить, это больше визуальная культура. В определенной степени его предтечей был «Прыг-скок». Последние альбомы — нечто совсем другое. Возьму широкий, немного неточный символ — стоицизм. Это когда все проиграно, но все равно надо продолжать сопротивляться. «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия» — именно про это.

- Вас не раздражает, что вопиющее количество альбомов «Гражданской Обороны» существуют в чудовищном качестве, порой с измененной скоростью и прочим техническим браком?

- Я встречался с этим, но что поделать? Мы посылаем какие-то объекты в реальность. Что с ними там будет — мне не очень интересно. Я концептуалист, которого занимает процесс. А случаются совершенно дикие вещи. Я часто рассказываю, как однажды был на Арбате, а там какой-то человек престарелого возраста стоял с протянутой кепкой и пел «Все идет по плану». Я насчитал куплетов двадцать с лишним, причем он туда даже политиков разных приплел, Собчака в частности.

- Изменилось ли Ваше отношение к Интернету?

- Ну, я в Интернете нахожусь — этим все сказано.
Я боюсь пока этого дела, но огульно ругать сейчас не буду, так как это новый виток цивилизации.

- Каково Ваше отношение к проблеме переизбытка информации в современном мире?

- Дело даже не в том, что информации слишком много. Мне не нравится то, что за ней стоит. Ведь все, что сочинялось, творилось людьми на протяжении сотен, тысяч лет, полностью исчезло, обесценилось до степени постмодерна. Когда возникают всевозможные пелевины — это кризис цивилизации как таковой. У меня очень апокалипсическое видение мира, потому что все прежние достижения полностью утратили смысл. Осталось огромное количество информации в форме, которую можно так менять, сяк менять -торжество эклектики. То слово, ради которого можно было умереть, сесть в тюрьму, на костер взойти — все, его больше нет. И никто этим заниматься не будет, кроме фанатиков и идиотов.

- На фоне такой грустной картины для Вас — хотя бы умозрительно — существует убедительная альтернатива постмодерну?

- Мне много чего нравиться даже из постмодерна, до такой степени, что я не могу ответить односложно. У меня чудовищная библиотека. Но сейчас больше интересуюсь религиозной, психологической литературой. Очень люблю фантастику. Того же Саймака. Павич очень нравится.

- Но он ведь тоже постмодернист?

- Да. но он хороший постмодернист. Это не игра слов ради слов. Это не Умберто Эко.

- Вы привыкли к тому, что Вашу музыку и поэзию часто называют депрессивными?

- Да нет, наверное. Все суицидальные темы, которые прослеживаются в моих текстах практически постоянно, это следствие убеждения, что человек тогда начинает радоваться жизни и по-настоящему жить, когда он доходит до максимального состояния на уровне самоубийства, смерти, состояния выбора. По сей причине мы стараемся все делать энергично, здорово и весело. Те. кто нас не знает, сильно удивляются, и даже испытывают шок. когда видят, что в жизни мы люди веселые и очень контактные. Мне вообще нравится жить. То что я делаю — это религия жизни. Я ни в коем случае не ратую ни за какое самоубийство. И должен вам сказать, пока не поздно, что всевозможные поклепы о том, что вокруг нас люди мрут, как мухи, из-за такого вот влияния , не соответствуют действительности. Хотя, к сожалению, иногда это возникает по самым разным и диким стечениям обстоятельств... Возможно, наблюдая со стороны, можно обнаружить какую-то связь. Меня неоднократно тот же Троицкий упрекал: что ж ты поешь о самоубийстве и никак с собой не покончишь? Да, я с собой никогда не покончу (смеется). Мы показываем людям — во всяком случае. Cтараемся это делать, — как нужно выживать в любой ситуации.

- Что в настоящий момент служит для Вас первейшим стимулом писать стихи?

- В настоящий момент — ничего. Поэтому стихов сейчас не пишу, а другими вещами занимаюсь. Ведь трагизм бытия закончился — настала комедия. Мы сейчас близки к возрождению группы «Коммунизм» и подобным веселым формам, собираемся «ДК» реанимировать. Собрать живых и способных играть музыкантов из оригинального состава «ДК» и добавить «Гражданскую оборону».

- Но ведь социальная ситуация вряд ли изменилась в сторону веселухи?

- Это очень странная веселуха. Когда мы начинали проект «Коммунизм», то написали статью, по-моему, в «Контркультуре». Целый такой маленький трактат получился, в котором речь шла о том, что реальность дошла до такой степени разложения и деградации художественности, что нет ни одной вещи, которую стоило бы сочинять и писать, и которой не было бы уже в действительности. Достаточно телевизор включить, новости посмотреть — это уже степень произведения искусства и в трагическом, и в комическом смысле. Это уже конец. Человечество исчерпало себя во всех формах своей жизнедеятельности. Либо будет новое Пришествие и новый виток.

- Вы не собираетесь последовать примеру Мамонова, уехавшего в деревню, или уединиться в каком-то Непале?

- В Непал я бы не поехал. Да я и так живу далеко от цивилизации и очень замкнуто, рядом с лесом. Все мои поездки — очень короткие визиты в цивилизацию.

- Ваши кассеты продаются огромными тиражами, но большинство из них — пиратские. Вы не пытались вмешаться в это положение вещей и извлечь из него максимальную выгоду?

- Не просто большинство, а практически все. 95%, если не больше.

- А были ли вам предложения от крупных российских рекордингов вроде «Союза»?

- Были и есть. Но мы принципиально сотрудничаем только с независимыми компаниями, которые борются за выживание изо всех сил.

- Может ли существовать чистое искусство в рамках шоу-бизнеса?

- Так искусство же не зависит ни от рамок, ни от шоу-бизнеса. «Битлз» — это искусство или нет? Любая хорошая команда так или иначе через какое-то время будет известна, а следовательно — на ней будут зарабатывать деньги. Самый яркий пример — это «Криденс», которые так и остались должны человеку с еврейской фамилией, который их выпускал, потому что согласно договору группа должна была записывать по два альбома в год чуть ли не за тридцать долларов.

- Политика остается в сфере Вашего внимания?

- Да, это как раз то, на что я постоянно обращаю внимание. Но сейчас я боюсь и не хочу говорить о политике, потому что это будет выглядеть, как определенная ангажированность. Я живу, в определенном смысле, как животное.

- Однако именно «благодаря» политике Вы потеряли какую-то часть своих поклонников, которые так и не смогли разобраться, какого цвета Ваши политические пристрастия.

- Слава Богу, что таких не стало. Я считал своим долгом выступить тогда, когда все испугались и сжались в комок от ужаса и страха, или же расширились от ликования. Когда в России победило то, что победило, — криминал. Я решил выступить против этого публично, максимально громко. Братец мой сделал то же самое. Собственно, я и собрал в свое время «Гражданскую оборону», потому что должен был заполнить эту нишу в нашей стране. Потому что тогда никто так не играл.